Авторы публикации
В ходе встречи с канцлером Германии Фридрихом Мерцем 5 июня 2025 года в Овальном кабинете Белого Дома Президент США Дональд Трамп сделал несколько заявлений, касающихся войны между Украиной и Россией. Он сравнил войну с дракой между двумя детьми, которые ненавидят друг друга, и отметил, что иногда лучше позволить им "побороться некоторое время", прежде чем вмешиваться для достижения мира. Трамп также упомянул, что делился этой аналогией с президентом России Владимиром Путиным во время их телефонного разговора накануне. «Я сказал: «Президент, возможно, вам придется продолжать бороться и много страдать», потому что обе стороны страдают, прежде чем вы их разнимаете, прежде чем их можно разнять», — сказал Трамп. «Вы видите в хоккее, вы видите это в спорте. Судьи отпускают их на пару секунд, отпускают их на некоторое время, прежде чем вы их разнимаете».
Ф. Мерц осторожно обошел утверждения Д.Трампа и подчеркнув, что США и Германия согласны в том, «насколько ужасна эта война», при возложил всю вину за насилие на Путина и подчеркнул, что Германия поддерживает Украину. «Мы оба ищем способы остановить это как можно скорее», — сказал Мерц. «Я сказал президенту до того, как мы пришли, что он — ключевой человек в мире, который действительно может это сделать сейчас, оказав давление на Россию».
Д.Трамп также «оставил угрозу санкций на столе» — но как для России, так и для Украины. Он сказал, что не рассматривал двухпартийное законодательство Сената, которое налагало бы жесткие экономические санкции на Москву, но сказал о санкционных усилиях, что «они будут направляться мной», а не Капитолийским холмом. «Когда я увижу момент, когда это не остановится... мы будем очень, очень жесткими», — сказал Трамп. «И это может коснуться обеих стран, честно говоря. Для танго нужны двое».
В заявлениях Дональда Трампа, прозвучавших после встречи с Фридрихом Мерцем и телефонного разговора с Владимиром Путиным (4 июня 2025), есть сразу несколько необычных моментов.
В частности, Д.Трамп допускает «контролируемое истощение» сторон ради потенциального облегчения переговоров в будущем. Он публично говорит: «Иногда им дают немного времени», сравнивая Россию и Украину с дерущимися детьми, которых не всегда надо сразу разнимать. Он фактически допускает — и даже видит определённую пользу — в том, чтобы конфликт ещё продолжался, прежде чем вмешательство или навязывание мира будет уместно.
Д.Трамп использует бытовую метафору («как с детьми»), что для крупных геополитических конфликтов нехарактерно для западных лидеров. В публичной риторике Д.Трамп таким сравнением ставит Украину и Россию на один уровень, что воспринимается как моральная эквивалентность( хотя одна страна защищает свою территорию, а вторая ведёт экспансию). Это упрощает восприятие войны, снижает уровень драматизации.
Сигнал о возможности давления на Киев (даже косвенно) — это новый инструмент. Д.Трамп прямо говорит — США могут оказывать давление как на Россию, так и на Украину. Более того, он впервые за время войны допускает возможность санкций не только против РФ, но и против Украины, если она «сорвёт сделку» или не пойдёт на мир.
Очевиден отказ от «морализаторства», упор на прагматизм. Подход Д. Трампа, радикально отличается от традиционного подхода демократов (и вообще американского политического мейнстрима), которые обычно оправдывают вмешательство «высокими моральными основаниями». Д.Трамп же — сторонник «сделки», а не «миссии». Вместо привычной риторики о «демократических ценностях» и «борьбе с агрессией» звучит прагматичная позиция: США готовы ждать, если стороны не созрели к миру, и не будут вмешиваться раньше времени. Д.Трамп посылает сигнал, что его администрация будет рассматривать украинский и российский кейсы с точки зрения эффективности, а не исключительно в логике «добра и зла».
Официальная риторика Д. Трампа может прикрывать неформальные договорённости с РФ и компромиссы по третьим направлениям (например, санкции против Ирана, торговля энергоресурсами, ситуация в Азиатско-Тихоокеанском регионе и др.). Украина в этой логике может рассматриваться не как самоценный субъект, а как часть более широкой сделки.
Все это открывает новые риски для Киева — теперь Запад не гарантирует автоматическую поддержку, а Украина и Россия должны «созреть» для сделки под угрозой санкций или уменьшения помощи.
Фактически через метафору «дать сторонам побороться», чтобы они сами исчерпали потенциал для войны и оказались психологически и ресурсно готовы к компромиссу, Д.Трампом озвучена стратегия «управляемой эскалации». Она основана на том, что мир может быть достигнут только через очередную эскалацию — военную или дипломатическую — которая вызовет у обеих сторон ощущение предельной угрозы и «инстинктивно» пробудит волю к остановке. Это стратегия, основанная на терапии шоком: усиление боли как путь к протрезвлению. Такая логика применялась, например, при окончании Вьетнамской войны или в теории «mutually assured destruction» времён Холодной войны и Карибского кризиса.
Д.Трамп пытается не столько остановить войну, сколько стать её режиссёром в финале. Это особенно заметно в реакции на его телефонный разговор с Владимиром Путиным 4 июня. После атаки украинских беспилотников на аэродромы стратегической авиации РФ, Д.Трамп не высказал прямого осуждения возможного российского ответа. Это было замечено и в Киеве: депутат Верховной Рады Алексей Мережко заявил в эфире CNN: «Президент Трамп не сказал что-то вроде: “Владимир, остановись”. И это очень тревожно, потому что может показаться, что он даёт зелёный свет».
Это молчание — не техническая ошибка. Оно читается как часть логики управляемой эскалации: позволить удару случиться, чтобы потом войти в игру как единственный, кто может «остановить катастрофу». Такая стратегия делает из эскалации не проблему, а ресурс. В глазах Д.Трампа, чтобы появиться как «спаситель-миротворец», нужно сначала создать вакуум контроля — и только затем предложить свою руку.
Это не дипломатия как поиск справедливости, а как контроль над итогами. Трамп не стремится к сложному компромиссу — он хочет результата, где США диктуют условия. Д. Трампу важно выглядеть человеком, который единолично может «разруливать» глобальные конфликты. Его мотивация — политическая, символическая, личностная. Мир ему нужен — но как трофей. В отличие от Д.Байдена, который опирается на коалиции, ДТрамп хочет показать, что его личный авторитет и стиль «жёсткого переговорщика» могут привести к быстрой сделке. Поэтому он не говорит Путину: «остановись», потому что хочет, чтобы в какой-то момент оба — и В. Путин, и В.Зеленский — пришли к нему сами, как к единственному, кто способен прекратить хаос. И тогда он получит то, к чему стремится — не столько мир, сколько статус «создателя мира». Украина при этом становится менее самостоятельной, а Россия — частью новой геополитической сделки, в которой её участие необходимо, но ограничено.
Идея управляемой эскалации с целью принуждения сторон к миру, несмотря на свою логическую притягательность, в нынешнем украинско-российском контексте таит серьёзные культурно-психологические и стратегические риски. Вероятнее всего, она приведёт к обратному эффекту — не к переговорам, а к тотальной мобилизации и разрушению. В отличие от Карибского кризиса, где участвовали рациональные сверхдержавы с отлаженными каналами связи и понятной иерархией принятия решений, в сегодняшней войне доминируют национальные травмы, иррациональные эмоции, исторические мифы и культурные установки на самопожертвование.
В культурах и России, и Украины «инстинкт самосохранения» может быть вторичен по отношению к «идее», особенно если речь идёт о борьбе за «высшую» правду», «национальное достоинство» или «историческую миссию». Это отличает оба общества от рационалистических моделей западных стран, мыслящих в категориях «если больно — остановится», где страх автоматически ведёт к сдерживанию.
Поэтому предложение об «искусственном усилении эскалации ради ускорения мира» может быть воспринято на Западе как рациональный манёвр, но в реальности оно способно обнулить последние ограничители конфликта и привести к взрыву разрушительной, непримиримой войны, в которой самосохранение уступит место мстительной или сакральной логике.
Ставка на «страх и удары» как путь к миру — может оказаться глубоко ошибочной в восточноевропейском контексте.
И Украина, и Россия культурно воспитаны на образах непреклонного сопротивления (Круты, И.Мазепа, УПА; Сталинград, Победа во Второй мировой войне, Афганистан,), выживания в условиях жёстких потерь, ссамопожертвования ради «нации», «памяти», «земли». Это формирует коллективную готовность идти до конца, даже если этот «конец» выглядит катастрофой.
В обоих обществах — особенно во время войны — наблюдается глубокая эмоционализация, мобилизационная радикализация и высокий уровень страдания.
В России война встроена в вертикаль власти. Отказ от войны означал бы подрыв легитимности режима. В Украине война стала делом национального выживания — компромисс воспринимается как предательство. Обе системы удерживаются на мифе «исторической миссии», и в обоих обществах сформировалась высокая толерантность к издержкам. И в Украине, и в РФ присутствует готовность к долгосрочному самопожертвованию, особенно в условиях «сакрального» конфликта. Такие общества не регулируются только страхом. Сильный удар может не вызвать инстинкта выживания, а вызвать эффект «нам нечего терять». Это особенно важно учитывать в Украине, где высокий уровень травматизации, жертвенности и мобилизации делает общество способным терпеть разрушения ради моральной правоты и суверенитета.
Стратегии сдерживания должны учитывать культурную специфику и работать не через давление, а через переформатирование целей, смыслов, мифов и архитектуры безопасности.
Реальное окончание войн — это не всегда результат ужаса от поражения, а скорее результат переосмысления целей, смены элит, появления новых договорных рамок, внешней опоры и гарантий. То есть не страх, а новые смыслы, новые балансы. Куда перспективнее — влиять на внутреннюю мотивацию элит, ослабляя их заинтересованность в продолжении войны.
Вместо наращивания эскалации необходимо строить архитектуру дипломатического давления, основанную на расширении круга участников (США, ЕС, Китай, Ватикан, Турция и др.), разработке реалистичных альтернатив и выстраивании «рамок приемлемости» для обеих сторон. Это сложный и медленный процесс, но именно он даёт устойчивые результаты. Куда перспективнее — влиять на внутреннюю мотивацию элит, ослабляя их заинтересованность в продолжении войны. Мир также можно приближать не через эскалацию, а через деконструкцию мифов. Что требует точной работы с политическими и социальными установками.
Но попытка «принудить к миру через эскалацию» может привести к тотальному переходу общества на мобилизационные рельсы; к усилению ультра-патриотических и реваншистских настроений; к росту давления на элиты с требованием не сдаваться, а отвечать ударом.
Стратегия «сделки» Д. Трампа во многом исходит из допущения о рациональном поведении сторон и их предсказуемой реакции на нарастание давления. Однако в реальных условиях военных конфликтов действия могут определяться не рациональностью, а ошибками, фрагментированностью управления, внезапными «чёрными лебедями», влияние третьих стран и «нерегулярных» акторов и т.д.
Решения могут быть не столько рациональными, сколько реактивными — обусловленными мгновенным резонансом в медиаполе. Психологическое восприятие решений лидеров во многом формируется под давлением информационных вбросов, фейков, работы троллей, пропаганды.
Игра на истощение подразумевает, что стороны когда-то исчерпают свой ресурс, но это время может быть куда длиннее, чем рассчитывает инициатор. Украинское общество на сегодняшний день действует в логике экзистенциальной борьбы, а не рационального баланса. моделирование сценариев давления через усиление страха не сработает, если после страха не будет предложен выход. Без внятной стратегии мира, каждый новый виток эскалации просто приближает момент, когда с обеих сторон останутся только те, кому нечего терять — и тогда остановить их будет уже невозможно.
Кроме прочего, стратегия Трампа — «дать сторонам побороться» ради скорейшего созревания к миру — в украинско-российском контексте превращается не столько в управляемую эскалацию, сколько в контролируемое истощение слабейшего. Она чревата не только катастрофическими потерями для Украины, но и разрушением моральных и правовых основ европейской безопасности, а в перспективе — и всего порядка послевоенного мира.
Стратегия управляемой эскалации в условиях российско-украинской войны — это не про нейтралитет, а фактически про молчаливое согласие с «применением силы сильнейшим». Такая политика крайне рискованна и однозначно работает не в пользу Украины. На практике — это не равноценное противостояние, а отступление от базовых принципов международного права, где агрессор получает преимущество за счёт превосходства в ресурсах и масштабе.
В долгосрочной перспективе такой подход не только подрывает доверие к США как к гаранту безопасности, но и дестабилизирует всю архитектуру европейской и мировой безопасности.
Это опасный прецедент: если жертва агрессии оставлена одна против более сильного врага, любые разговоры о справедливости и международных обязательствах теряют смысл.
Подход администрации Дональда Трампа к войне между Россией и Украиной все больше демонстрирует формирующуюся стратегию ограниченного участия, выраженную в трёх ключевых направлениях: военном, политическом и моральном.
На военном уровне наблюдается сокращение прямых обязательств: поставки вооружений становятся предметом пересмотра, а санкционные механизмы — гибкими и двусторонне направленными. Политически США отказываются от роли ведущего координатора коалиционных усилий, делегируя проблемы Украины Европе. На уровне дискурса происходит размывание понятий агрессии и обороны: конфликт интерпретируется как «борьба двух сторон», каждая из которых несёт ответственность за продолжение военных действий. Такая позиция позволяет Вашингтону минимизировать внешнеполитические издержки и сохранить стратегическую гибкость, но при этом ослабляет коллективную архитектуру сдерживания, подрывает нормы международного права и может способствовать институционализации логики силы как средства разрешения международных споров.
Если США реально откажутся от роли безусловного гаранта и перейдут к логике «пусть сами доиграются», это станет не актом мудрого нейтралитета, а запуском сценария, где выиграет не тот, кто прав, а тот, у кого больше ресурсов и меньше моральных ограничений.
Украина, оказавшись «наедине» с Россией, будет вынуждена переходить к отчаянным, в том числе асимметричным стратегиям (массовые атаки дронами, удары по инфраструктуре, кибероперации и др.). Это приведет не к компромиссу, а к затяжной войне, с новой эскалацией насилия, разрушениями, жертвами и втягиванию новых акторов. Украина войдёт в режим «войны до последнего» без расчёта на западных союзников, с мобилизацией последних внутренних ресурсов.
Эффект на союзников и международную архитектуру безопасности. Ставка на самоисчерпание и управляемую эскалацию в конфликте между асимметричными противниками — это путь к разрушению моральных и институциональных основ международной безопасности. Такая стратегия способна дать краткосрочные тактические преимущества инициатору, но стратегически она подрывает легитимность самой идеи мирового арбитража, усиливает недоверие и раскол, и сеет зерно новых, возможно ещё более разрушительных конфликтов в будущем.
Союзники по НАТО и ЕС вынуждены будут реагировать на эту линию США. Это размывает фронт поддержки Украины, дестабилизирует внутриукраинскую политику и подталкивает другие страны к самостоятельным сценариям (например, Франция или Польша обсуждают прямые военные гарантии, независимо от США).
Риски для будущей мировой системы: легитимация «права сильного» может стать опасным прецедентом для других конфликтов. Мир постепенно будет скатываться в новую реальность "глобального стратегического одиночества", где союзные обязательства уже не будут иметь значения и каждый в основном будет вынужден рассчитывать только на себя.
Оксана Красовская, эксперт-аналитик Украинского Института Политики
